10 класс. Литература. Художественные открытия А.С. Пушкина.

Комментарии преподавателя

Предисловие к анализу произведения

Начнем с момента первого знакомства Пушкина с Петербургом, которое случится в 1811 году, когда со своим дядей, Василием Львовичем (рис. 1),

Рис. 1. В.Л. Пушкин (Источник)

Пушкин из Москвы приедет в Петербург для того, чтобы поступать в только что открывшийся Царскосельский императорский лицей (рис. 2).

Рис. 2. Царскосельский императорский лицей на рисунке XIX в. (Источник)

Несколько месяцев Пушкин проведет в Петербурге, дальнейшая жизнь его будет связана с лицеем. Только дважды он будет отпущен из лицея в Петербург. Первое значительное знакомство Пушкина со столицей будет связано с его уже послелицейской службой в коллегии иностранных дел с 1817 по 1820 годы. И тут же в его поэзии мы обнаружим первое проявление этой темы в известной нам уже оде «Вольность», где он опишет Михайловский замок (рис. 3).

Рис. 3. Михайловский замок в Петербурге (Источник)

Но развернутую, значительную художественную картину петербургской жизни мы обнаружим в романе «Евгений Онегин», который он начнет писать в 1823 году и закончит в 1830 в Болдино, в эту знаменитую первую болдинскую осень. С этой точки зрения, в самом романе Петербург занимает очень значительное место. С одной стороны, роман открывается Петербургом, в нем живет главный персонаж романа. Роман завершается 8 главой, действия которой тоже разворачиваются в Петербурге. В своем плане, который начертит Пушкин в Болдино в связи с завершением работы над «Евгением Онегиным», он первую главу так и назовет – «Петербург». Последнюю главу он назовет «Высший свет», имея в виду петербургский высший свет. Разумеется, в середине романа возникнет изображение Москвы, что создаст определенный контраст между образом Петербурга и образом Москвы внутри этого романа.

Вставка «Москва и Петербург»

Более важным и значительным для романа окажется противопоставление Петербурга и Москвы. Не случайно в своем Болдинском наброске Пушкин 7-ю главу романа назовет «Москва». Речь здесь идет не только о сюжете, связанном с тем, что Татьяна (рис. 4)

Рис. 4. Образ Татьяны Лариной (иллюстрация Л. Тимошенко) (Источник)

отправляется на ярмарку невест в Москву, но и об изменениях взглядов героини и автора. И вот первое знакомство с Москвой:

Но вот уж близко. Перед ними 
Уж белокаменной Москвы, 
Как жар, крестами золотыми 
Горят старинные главы. 
Ах, братцы! как я был доволен, 
Когда церквей и колоколен 
Садов, чертогов полукруг 
Открылся предо мною вдруг! 
Как часто в горестной разлуке, 
В моей блуждающей судьбе, 
Москва, я думал о тебе! 
Москва... как много в этом звуке 
Для сердца русского слилось! 
Как много в нем отозвалось!

Напомним, что эта глава пишется после возвращения Пушкина из михайловской ссылки по императорскому велению в Москву, где он долго отсутствовал. Поэтому очевидна человеческая теплота описания Москвы, в отличие от холодного Петербурга, пусть и связанного со значительными достижениями в сфере культуры и искусства, вырывающаяся из сердца поэта. Само изображение Москвы дается иначе. Если Петербург – это город, расположенный в низовьях дельты Невы, и поэтому картинки, которые рисует Пушкин, – это маленькие эпизоды, выстроенные вокруг тех или иных петербургских мест. Вот, например, бал в одном из великолепных домов Петербурга, где изображается не только бал, но и сам дом со всем его окружением, образуя, таким образом, фрагменты. То Москва, стоящая на семи холмах, показана в виде панорамы, где будет подчеркнуто наличие золотых крестов, церквей, колоколен (рис. 5).

Рис. 5. Златоглавая Москва (И. Разживин) (Источник)

Таким образом, тут будет подчеркнута религиозная, православная, традиция, носителем которой будет сама Москва, противопоставленная толерантному и безрелигиозному Петербургу.

Рис. 6. Адмиралтейство. Фонтан (В. Куликов) (Источник)

Тема Петербурга в романе «Евгений Онегин»

С другой стороны, первая тема, которая начнет здесь разворачиваться, – это тема ближайшей истории, событий 1812 года (рис. 7).

Рис. 7. Наполеон в горящей Москве (А. Адам) (Источник)

Поэтому сразу становится понятным, что Москва погружена в некий исторический контекст и традиции, которые не обнаруживаются в Петербурге, сориентированном на современную европейскую культуру, оторванную от русских национальных корней. Дальше даже сюжетно получается так, что Татьяна возвращается в город, в котором она родилась. Тут она встречается со своими родственниками, и разворачивается иногда ироническая правда размышлений Пушкина о том, что называется родней, и отнюдь не случайно именно московские главы потянут за собой патриархально-семейную тему. Поэтому понятно, что Татьяна в этом отношении оказывается связана не просто с Москвой, но и с национально-культурными русскими традициями, в своем противопоставлении Онегину и Петербургу. И тогда вновь мы обнаруживаем ту же особенность в устроении романа: с одной стороны, перед нами персонажи, явленные как отдельные личности, а с другой стороны, они оказываются воплощением очень значительных и разных национально-культурных традиций. Петербург, Евгений Онегин оказываются воплощением переворота, который был совершен Петром I, оторвавшим древнюю Русь от европеизированной России, а Татьяна, Москва оказываются воплощением лучших национальных качеств, которые связаны с продолжением и опорой на допетровскую Русь, отверженную Петром I (рис. 8).

Рис. 8. Император Петр I (Источник)

Конечно, это будут разные Петербурги: Петербург Онегина и Петербург Татьяны. И, наконец, есть основания напомнить о сожженной, частично сохраненной 10-й главе романа, где Пушкин пытается нарисовать панораму становления, развития декабристских движений в Петербурге. И это будет тоже образ Петербурга, не похожий ни на Петербург Татьяны, ни на Петербург Онегина. Но мы с вами сосредоточимся по большей части на первой главе романа.

Для этого есть определенные слова. Напомним, что в болдинских набросках Пушкин назовет эту главу «Петербург». Заметьте, не именем главного персонажа. Казалось бы, именно эта глава посвящена характеристике Онегина (рис. 9).

Рис. 9. Образ Евгения Онегина (иллюстрация Л. Тимошенко) (Источник)

Хотя в действительности она начинается очень странно, размышлениями героя, отъезжающего из Петербурга в деревню, внутренним его монологом, еще не представленным читателю. И завершится несколькими строфами, описывающими жизнь Онегина в деревне. Таким образом, возникает деревенское кольцо этой главы, внутри которой разворачивается характеристика персонажа, образа жизни петербуржца. Сам мотив города и его жителя оказываются взаимосвязаны друг с другом. С другой стороны, когда в 1825 году Пушкин публикует отдельно первую главу в таком виде, он напишет отдельное предисловие, которое начинается странным образом: «Вот начало большого стихотворения, которое, может быть, никогда не будет завершено». Дело в том, что к тому времени уже написана вторая глава и понятно, что Пушкин работает над продолжением, и, по всей видимости, ему важно было подчеркнуть, что эта первая глава являет собой нечто целостное. Действительно, чуть ниже он так и определил: «Первая глава представляет собой нечто целое». Вполне можно увидеть петербургскую тему и образ Петербурга внутри этой целостной главы. Петербургская тема возникает тут же, во второй главе, когда нам представляют персонажа:

Онегин, добрый мой приятель,
Родился на брегах Невы,
Где, может быть, родились вы
Или блистали, мой читатель;
Там некогда гулял и я:
Но вреден север для меня.

Эта глава пишется в Кишиневе, а стало быть, весь этот предстательный образ Петербурга не что иное, как воспоминания Пушкина о своих впечатлениях петербургских 1817–1820 годов. Представляя нам Онегина, он впишет его в особенности петербургской жизни, начиная с его образования, с воспоминаний о вполне конкретных реалиях петербургской жизни. Но это не только берега Невы, это и Летний сад, куда учитель Онегина водит его гулять, это и французский язык. Хотя, впрочем, французский язык не может являться особенным показателем петербуржца, поскольку все российское дворянство владело французским языком, а вот углубленное изучение латыни, европейской истории (от древностей до наших дней) и последних достижений европейской науки, совсем не поэтической, например экономики Адама Смита (рис. 10), может.

Рис. 10. Адам Смит (Источник)

Все это характеризует Онегина как человека оторванного от национальных русских традиций. Перед нами европейский тип, причем не просто европейский, а тип современного европейца. Напомним:

Как dandy лондонский одет.

Если Москва по-прежнему еще ориентируется на старую добрую французскую, парижскую традицию (рис. 11),

Рис. 11. Французская мода XIX в (Источник)

то современный петербургский денди ориентируется на модную и современную английскую культуру (рис. 12).

Рис. 12. Английская мода XIX в (Источник)

Причем ориентируется не только в своем внешнем виде, но и общекультурном: он читает книги, написанные современными английскими авторами. Не случайно дважды в первой главе Онегин будет сравниваться с Чайльд-Гарольдом (рис. 13),

Рис. 13. Фронтиспис издания 1825/26 года (Книга Дж. Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда») (Источник)

и это будет звучать вполне нормально и естественно для петербургского окружения. В то время как Татьяна, прочитывая те же самые онегинские романы, совсем иначе воспримет эту фигуру Чайльд-Гарольда: «Москвич в гарольдовом плаще». И это будет уже пародия, так как в Москве появление такого рода фигуры становится невозможным, зато в Петербурге – пожалуйста. Напомним, что центральная часть этой главы выстраивается с внешней точки зрения как описание дня жизни Онегина. Есть резон обратить внимание на то, как устроен этот сам день:

Бывало, он еще в постеле:
К нему записочки несут.
Что? Приглашенья? В самом деле,
Три дома на вечер зовут:
Там будет бал, там детский праздник.
Куда ж поскачет мой проказник?

Не совсем понятно, правда, что это за утро, что это за пробуждение такое Онегина? Но совершенно очевидно, что вся его дальнейшая жизнь сегодняшнего дня расписана неким ритуальным образом. Его ожидают сначала детские праздники, потом он отправляется в ресторан, где ждут его приятели (с одной стороны онегинские, с другой – пушкинские, тут он вспоминает своих знакомых гусаров, Каверина в частности) (рис. 14),

Рис. 14. П.П. Каверин (декабрист, приятель Пушкина) (Источник)

он отправляется к вечеру в театр, потом проводит добрую часть ночи на балу. И в тот момент, когда наступает утро следующего дня, Онегин укладывается спать. Так выглядит жизнь Онегина, где основной темой его существования становится такое ритуализированное существование. Более того, ритуализированное по правилам некой светской петербургской жизни, которая в самом романе у Пушкина символически представлена брегетом, который звонит Онегину и сообщает о необходимости смены декораций, смены действий:

И там гуляет на просторе,
Пока недремлющий брегет 
Не прозвонит ему обед.

И чуть пониже:

Еще бокалов жажда просит
Залить горячий жир котлет,
Но звон брегета им доносит,
Что новый начался балет.

С одной стороны, брегет – это вполне определенный знак все того же дендизма. Это достаточно дорогие швейцарские часы, популярные в высшем свете как раз в 1810–1820 гг. Онегин играет модной и дорогостоящей безделушкой. Но когда в пятой главе романа Пушкин будет описывать свое существование в деревенской жизни, не петербургской, то там вновь всплывет мотив этого самого брегета, но совершенно иначе:

…Люблю я час

Определять обедом, чаем

И ужином. Мы время знаем

В деревне без больших сует:

Желудок – верный наш брегет.

В данном случае получается так, что брегет является неким символом, некой метафорой вот такой механической, искусственной жизни не только Онегина, а и некого петербургского жителя известного слоя, круга – высшего дворянства.

Вставка «Высший свет»

Напомним, что восьмую главу Пушкин не назвал ни именем Москвы, ни Петербурга, а высшим светом, чем подчеркивает особое обстоятельство, связанное с тем, что в центре этой главы будет не только новая Татьяна, но будет изображен высший свет. И с этой точки зрения, восьмая глава – это единственное место, где так очевидно образ пушкинской музы соединяется с обликом Татьяны. Напомним, что начинается эта глава с истории изменений и развития своей музы, а завершается тем, что она однажды:

Явилась барышней уездной,
С печальной думою в очах,
С французской книжкою в руках.

И ныне Музу я впервые
На светский раут привожу;
На прелести ее степные
С ревнивой робостью гляжу.
Сквозь тесный ряд аристократов,
Военных франтов, дипломатов,
И гордых дам она скользит;
Вот села тихо и глядит,
Любуясь шумной теснотою,
Мельканьем платьев и речей,
Явленьем медленным гостей
Перед хозяйкой молодою,
И темной рамою мужчин
Вкруг дам как около картин.

Ей нравится порядок стройный
Олигархических бесед,
И холод гордости спокойной,
И эта смесь чинов и лет.
Но это кто в толпе избранной…

Дальше возникает онегинская тема, но вдруг на этом рауте появляется Татьяна:

Но вот толпа заколебалась,
По зале шепот пробежал...
К хозяйке дама приближалась,
За нею важный генерал.
Она была нетороплива,
Не холодна, не говорлива,
Без взора наглого для всех,
Без притязаний на успех,
Без этих маленьких ужимок,
Без подражательных затей...
Всё тихо, просто было в ней,
Она казалась верный снимок
Du comme il faut... (Шишков, прости:
Не знаю, как перевести.)

С одной стороны, тут звучит и французская речь в противопоставление русской (возникающий образ Шишкова) (рис. 15),

Рис. 15. А.С. Шишков (русский писатель, военный и государственный деятель) (Источник)

а с другой стороны, образ вполне естественный и поднимающийся до высоты совершенства. Потому что когда в дальнейшем речь пойдет о салоне Татьяны, то в её облике Пушкин подчеркнет гармонические черты:

Упрямо смотрит он: она
Сидит покойна и вольна.

Приходит муж. Он прерывает
Сей неприятный tete-a-tete;
С Онегиным он вспоминает
Проказы, шутки прежних лет.
Они смеются. Входят гости.
Вот крупной солью светской злости
Стал оживляться разговор;
Перед хозяйкой легкий вздор
Мелькал без глупого жеманства,
И прерывал его меж тем
Разумный толк без пошлых тем,
Без вечных истин, без педанства,
И не пугал ничьих ушей
Свободной живостью своей.

И когда в конце этой главы Пушкин таки назовет Татьяну своим милым идеалом, то становится понятно, что в её судьбе каким-то удивительным образом переплелись и онегинские уроки («учитесь властвовать собой»), и национальные традиции, которые в пушкинском романе будут связаны с природным началом. И в этом отношении сам облик высшего света и высшей аристократии, которая вырастает как соединение достижений европейской культуры и национальных русских традиций, будет явлен в романе в последней главе обликом Татьяны и обликом высшего света.

Тот облик Петербурга, который встает в сознании Онегина, не единственный. Напомним, с одной стороны, это не русский город, он европейский, он космополитичный, он сориентирован на современную европейскую традицию и противопоставляется национальным традициям. С другой стороны, это один из обликов Петербурга, увиденный Онегиным. В действительности, в первой главе Онегин не единственный персонаж. Есть и второй, который мы привычно называем автором, а то иногда и просто Пушкиным, потому что образ, который создает Пушкин как своего приятеля и онегинского знакомца, наполнен биографическими мотивами с самого начала:

Но вреден север для меня.

Мы в Кишиневе, мы на юге, мы вспоминаем Петербург. В тот самый момент, в который Евгений Онегин укладывается спать после ночного бала, наступает утро:

Петербург пробуждается.

Что ж мой Онегин? Полусонный

В постелю с бала едет он:

А Петербург неугомонный

Уж барабаном пробужден.

Заметьте: пробуждается Петербург не колокольным звоном, как это бывало обычно в Москве, а барабаном, потому как барабаном пробуждались гвардейцы полков, в изобилии находящихся в Петербурге, подчеркивая, что перед нами военная столица:

Встает купец, идет разносчик,

На биржу тянется извозчик,

С кувшином охтенка спешит,

Под ней снег утренний хрустит.

Проснулся утра шум приятный.

Открыты ставни; трубный дым

Столбом восходит голубым,

И хлебник, немец аккуратный,

В бумажном колпаке, не раз

Уж отворял свой васисдас?

Вставка «Петербург 10-й главы»

Напомним, что в Болдино Пушкин завершил работу над романом: были написаны десять глав. Правда, 10 глава потом будет сожжена, но некоторые фрагменты в зашифрованном виде сохранились:

Сначала эти заговоры

Между Лафитом и Клико,

Лишь были дружеские споры,

И не входила глубоко

В сердца мятежная наука.

Все это было только скука,

Безделье молодых умов...

Друг Марса, Вакха и Венеры

Им дерзко Лунин предлагал

Свои решительные меры

И вдохновенно бормотал.

Читал свои Ноэли Пушкин.

Меланхолический Якушкин,

Казалось, молча обнажал

Цареубийственный кинжал.

Мы не будем сейчас с вами фантазировать о том, как бы сложилась дальнейшая судьба героя. Напомним, что по традиционной хронологии действия последних глав романа разворачиваются в 1824 году, в преддекабрьскую эпоху. Не исключено, что изображение процесса становления декабристской идеологии могло оказаться фоном для разговоров о судьбе Евгения Онегина. Но важно в данном случае не это. Важно то, что в облике Петербурга в этой главе возникает совсем другая тема: Петербург как город вольнолюбия и декабристов, город, в котором формируются идеи и представления о новой, другой России (рис. 16).

Рис. 16. Восстание декабристов (Санкт-Петербург, 14 декабря 1825 г.) (Источник)

Но этого Петербурга не видит Онегин, который в этот момент спит, а стало быть, есть еще сторона образа Петербурга в этой первой главе, которая представлена не взором Онегина, а взглядом автора. И он существенно отличается от онегинского. Если в облике Онегина Пушкин подчеркнет ту специфичность петербургского существования, которую мы с вами определили как искусственную, механическую, ритуальную, то в своем авторском облике он подчеркнет обратную часть этой истории, противоположную, контрастную. И начать этот разговор можно с несколько неожиданного сюжета. Напомним, что, охарактеризовав образование Онегина, Пушкин с некоторой иронией рассуждает на тему той науки, в которой он действительно был «гений науки страсти нежной», которую воспел Назон (рис. 17).

Рис. 17. Публий Овидий Назон (древнеримский поэт) (Источник)

Таким образом, автор опять отсылает читателя к римской традиции, к Овидию Назону, к его знаменитой поэме «Искусство любви», о чем Пушкин вспомнит еще раз в этой первой главе. Поскольку он находится на юге, то вспомнит и Овидия, сосланного когда-то из Рима. А стало быть, этот овидиевский мотив прозвучит определенным образом в романе не случайно. Он будет соотнесен с Онегиным с одной стороны, с автором с другой. Автор честно признался, что ненавидит север. Напомним, что Пушкина переводят из Петербурга в Кишинев, а Овидия в романе переводят из Рима на берега Черного моря. И тут возникает параллель. Этот мотив заставляет обнаружить некоторую историческую конфликтность разных авторов по отношению к властям. Это самое Черное море, куда был сослан Овидий, тоже не пропадает в романе. Те блистательные онегинские победы на любовном фронте оказываются только контрастом, чтобы Пушкин развернул известное и самое пикантное в первой главе отступление о дамских ножках, самая трогательная картина которых рисуется в том месте, где он вспоминает свое впечатление о волнах, которые бегут за этими самыми дамскими ножками, а он завидует этим убегающим волнам. И понятно, почему возникает это противопоставление. Потому что море, потому что юг, потому что природа, потому что это настоящая человеческая страсть в отличие от науки страсти нежной, которой, как кажется, овладел Онегин. А в действительности для него это некая внешняя характеристика. Ему кажется, что он уже все узнал, что он все понял, а в действительности в душе героя еще ничего не произошло. Одним из важных противопоставлений, среди которых вырисовывается образ Петербурга, становится как раз такое: противопоставление искусственности, механистичности этого города и его жителей с одной стороны, с другой стороны естественности и натуральности более значимых свойств и качеств. Наступающее утро включает в себя не только просыпающийся рабочий люд, у которого начинается трудовой день, о существовании которого Онегин даже и не подозревает, но зато об этом знает автор, подчеркнет природную, естественную жизнь Петербурга. Встает солнце, начинается новая жизнь, начинается новый день, в то время как наш персонаж спать укладывается, выключаясь как бы из этого природного, естественного, настоящего существования. Но это не единственный контраст, на котором возникает здесь изображение Петербурга, потому что если образ Онегина подчеркнет в Петербурге эту самую искусственность, то автор обнаружит другое свойство этой же искусственности. Это будет искусство, потому что самые трогательные строфы, изображающие театральную жизнь Петербурга, увидены не глазами Онегина, а глазами Пушкина. Перед нами возникает другой лик Петербурга – Петербурга как символа новой культуры, как культурной столицы. Но носителем этой идеи, этого мотива становится сам автор. Таким образом, в первой главе мы обнаруживаем не только фигуру главного героя Евгения Онегина, но мы обнаруживаем там и Петербург как некий символ, как знак новой исторической эпохи, которая казалась связанной с фигурой Петра. А с другой стороны, этот же Петербург оказывается фоном для характеристики Онегина как персонажа, как европеизированного русского человека, оказавшегося на вершинах европейской культуры и пережившего эту культуру пока только внешне. Она не коснулась внутренней жизни Онегина, которая еще, пока в первой главе, оказывается, по существу, мертвой. Отсюда знаменитая онегинская хандра. А с другой стороны, возникает некое сюжетное начало романа, которое по большому счету будет связано с обнаружением этой внутренней онегинской жизни, которая еще не вся умерла, потому что он способен к развитию и к изменению.

 

Анализ поэмы «Медный всадник»

Мы продолжаем урок, связанный с темой и образом Петербурга в творчестве Пушкина, и обратимся к другому произведению – к поэме «Медный всадник», написанной Пушкиным в Болдинскую осень 1833 года. Данные поэмы – итог пушкинских размышлений над этой петербургской темой.

Рис. 1. Памятник Петру I на Сенатской площади в Санкт-Петербурге, «Медный всадник» (Э. Фальконе, 1782) (Источник)

«Пиковая дама»

«Медный всадник» как первая петербургская повесть создана Пушкиным в 1833 году, в 1834 году он напишет вторую петербургскую повесть – «Пиковая дама».

Рис. 2. Иллюстрация к повести Пушкина «Пиковая дама» (Р. Писарев, 1997) (Источник)

Конечно, это будет совсем другой сюжет и другой персонаж, но в данном случае нас будут волновать некоторые общие мотивы, которые неожиданно обнаруживаются в обеих повестях. В образе Евгения из «Медного всадника» будет подчеркнут мотив бедности и неизбежности труда. А в образе Германа, героя «Пиковой дамы», этот мотив оборачивается мотивом, связанным с необходимостью молниеносного обогащения. С другой стороны, и в той, и в другой повести звучит мотив фантастических превращений. И если в «Медном всаднике» не совсем ясно: действительно ли всадник сорвался со своего пьедестала или перед нами сумасшедшее сознание персонажа, то в случае с «Пиковой дамой» перед нами фантастическая повесть в точном смысле этого слова. Потому что чтобы там ни происходило с самой игрой, явление мертвой графини описано Пушкиным таким образом, что этот потусторонний мир как бы реально существует и врывается в жизнь Германа, который интересует нас в качестве петербургского жителя. Таким образом, в общей концепции образ Петербурга возникает в творческом наследии Пушкина как образ, несущий в себе некую фантастичность, в котором могут происходить явления, выходящие за рамки реальности. Более того, эти два персонажа, Евгений и Герман, завершат свои судьбы одинаково. Правда, сумасшествие Евгения обернется для него одновременно неким духовным открытием, а сумасшествие Германа – духовным наказанием. Но и в том, и в другом случае и тот, и другой персонаж, невзирая на грандиозную разницу между ними – один персонаж положительный, а другой – отрицательный, – являются трагическими героями.

Начнем с определения жанра этой поэмы.

Поэма – это крупное стихотворное произведение с повествовательным сюжетом.

Повесть – это прозаический жанр неустойчивого объема с хроникальным сюжетом.

При жизни Пушкина был опубликован небольшой фрагмент из вступления, который мы хорошо помним, который звучит как некий гимн Петербургу. И Пушкин сопроводил этот отрывок подзаголовком «Отрывок из поэмы», а один из внутренних символов этой поэмы был связан с высоким, традиционным жанром высокой поэмы, с другой стороны, мы с легкостью здесь обнаружим другой традиционный классический жанр оды, когда речь идет о гимне Петербургу. Заметим, что подзаголовок, который Пушкин дает своей поэме, никак не связан с этими жанрами. Он называет свою поэму иначе: «Петербургская повесть», чем заставляет вспомнить о таком же странном определении жанра, которое обнаруживается в «Евгении Онегине». Перед нами, с одной стороны, роман, а с другой – роман в стихах. Это странное соединение высокого и низкого во многом предопределило собою своеобразие всей этой поэмы, место в творчестве Пушкина и место в истории русской литературы. Оно начинается с самого начала и обнаруживает себя тут же, во вступлении:

На берегу пустынных волн Стоял он, дум великих полн, И вдаль глядел. Пред ним широко Река неслася; бедный чёлн По ней стремился одиноко. По мшистым, топким берегам Чернели избы здесь и там, Приют убогого чухонца; И лес, неведомый лучам В тумане спрятанного солнца, Кругом шумел.

Перед нами вполне прозаическое описание пейзажа пустынного места, а вот дальше разворачиваются думы этого человека:

И думал он: Отсель грозить мы будем шведу, Здесь будет город заложен На зло надменному соседу. Природой здесь нам суждено В Европу прорубить окно, Ногою твердой стать при море. Сюда по новым им волнам Все флаги в гости будут к нам, И запируем на просторе.

И вот прежний прозаический тон сменяется высоким и поэтическим. Понятно, что Петр мечтает о создании новой столицы, нового города, европейского города. И дальше, рисуя облик города, который через сто лет возник, Пушкин использует замечательный прием олицетворения: Петербург возникает как бы сам собой:

И ныне там По оживленным берегам Громады стройные теснятся Дворцов и башен; корабли Толпой со всех концов земли К богатым пристаням стремятся; В гранит оделася Нева; Мосты повисли над водами; Темно-зелеными садами…

Такое ощущение, что город вырастает сам, неким чудесным образом. Подготавливая один из самых фантастических моментов этой поэмы, связанной с оживлением медного всадника. Заканчивается это вступление знаменитым гимном Петербургу: «Люблю тебя, Петра творенье», где автор рисует классическую картину Петербурга в разных его ипостасях. Однако завершается вступление возвращением уже к другой теме. Не высокой, не одической, не поэмной, а к тому, что сам Пушкин определил в качестве петербургской повести, некого случая, некого происшествия, который произошел на фоне этой грандиозной картины:

Красуйся, град Петров, и стой Неколебимо как Россия, Да умирится же с тобой И побежденная стихия; Вражду и плен старинный свой Пусть волны финские забудут И тщетной злобою не будут Тревожить вечный сон Петра!

Так заканчивается одическая часть вступления, потому как основная часть поэмы будет диаметрально противоположна по своему сюжету. Все-таки финские волны не забудут свой плен, все-таки они будут тревожить если не сон Петра, то жизнь обычных петербургских жителей.

И тут начинается первая часть поэмы, которая тоже обнаруживает некоторую странность. Поэма называется «Медный всадник» и, казалось бы, главным персонажем, главным героем должен быть Медный всадник, но это совсем не так, потому что герой ее будет типичен, в начале, по крайней мере, как раз для жанра повести. Это будет обычный человек. Хотя имя носить он будет героя другого пушкинского романа, «Евгения Онегина»:

Мы будем нашего героя Звать этим именем. Оно Звучит приятно; с ним давно Мое перо к тому же дружно. Прозванья нам его не нужно.

Любопытно, что герой тут выступает без фамилии, у него осталось одно имя, потому что фамилия – это показатель рода. Если Евгений Онегин – родовитый дворянин, то Евгений из «Медного всадника» – дворянин, потерявший свое дворянство, свое родство. И именно об этом дальше рассуждает Пушкин:

Хотя в минувши времена Оно, быть может, и блистало И под пером Карамзина В родных преданьях прозвучало; Но ныне светом и молвой Оно забыто.

Перед нами возникает совсем иной персонаж. Это – плод Петровской реформы, которая разрушила предшествующее отношение к дворянству, связанного, в первую очередь, с родством. И предложила другую идею – идею служивого дворянства, идею чиновников. И Евгений из «Медного всадника» – это как раз персонаж, явившийся в качестве исторического плода петровских реформ, равно как и сам Петербург в качестве новой столицы. И поэтому живет он не у Летнего сада и гуляет не по Невскому проспекту.

Наш герой Живет в Коломне; где-то служит, Дичится знатных и не тужит Ни о почиющей родне, Ни о забытой старине.

А стало быть, этими нуждами обычной петербургской жизни и ограничены мечты нашего персонажа. Он совсем не рассуждает о возможности каких-нибудь исторических подвигов, замечательных достижений в плане науки или искусства. О чем он может думать? Он думает о хорошем месте, которое могло бы принести ему приличный доход и в связи с этим о возможности осуществить свою самую главную мечту – жениться на своей любимой Параше. Обычный банальный круг обычных повседневных тем. И то по существу, скорее всего, сформированных нуждой, необходимостью. Но и этим мечтам нашего героя осуществиться здесь, в Петербурге, не дано, потому что первая часть завершается описанием знаменитого наводнения, случившегося в Петербурге 7 ноября 1824 года. Именно это наводнение и дало Пушкину право назвать свою поэму повестью, потому что он рассказывает о случае, произошедшем совсем недавно. Образ наводнения выстраивается Пушкиным таким же способом, когда он, с одной стороны, описывает реальные происходящие события, а с другой стороны, поднимает их до очень высоких и значительных тем. Финал этого потопления заканчивается таким образом:

И всплыл Петрополь, как тритон,

По пояс в воду погружен...

И вот перед нами уже не обычный Петербург, даже в том виде, в котором его воспринимает персонаж, почти мифологический:

И вот уже с размытого кладбища

Воды Невы несут гробы.

Народ воспринимает наводнение как страшный суд, как Божий гнев. И наш герой пытается спрятаться от волн, сидя на спине каменного льва на Петровой площади. Но размышляет он не о себе, размышляет он о своей Параше, живущей с другой стороны Невы, на Новосибирском острове в гавани. И смутное сомнение терзает Евгения относительно того, что его мечта может оказаться нереализованной и может не случиться. Это размышление поднимается им до уровня попытки понять смысл своего существования:

И жизнь ничто, как сон пустой, Насмешка неба над землей?

Переживания Евгения осознаются здесь и переживаются очень высоко. А завершается эта глава обращением к Медному всаднику несколько неожиданным образом:

И он, как будто околдован, Как будто к мрамору прикован, Сойти не может! Вкруг него Вода и больше ничего! И, обращен к нему спиною, В неколебимой вышине, Над возмущенною Невою Стоит с простертою рукою Кумир на бронзовом коне.

Удивительно, что Петр во вступлении вообще никак не назван. Здесь он возникает даже не в виде этого всадника, а в виде кумира на бронзовом коне. А в Медного всадника он превратится только в финале второй части.

Дальше сама повесть рассказывает вполне банальную историю. Конечно, Евгению удалось перебраться через Неву, убедиться, что домик, где жила Параша со своей матерью, оказался снесен. Он их не находит. Понятно, что в результате он сходит с ума, потому что эта единственная мечта его жизни не осуществилась. Персонаж, если вспоминать облик Петербурга, не просто сходит с ума. Он теряет возможность своего существования, он превращается в бездомного человека. Или, другими словами, в человека, домом которого становится жестокий, бесчеловечный, каменный Петербург. Он поворачивается к нашему сумасшедшему Евгению самыми мрачными, самыми жестокими сторонами. Но при этом облик персонажа меняется. Сама тема сумасшествия оборачивается не только потерей привычного рассудка, а и несет с собой отзвуки предшествующего наводнения:

Но бедный, бедный мой Евгений ... Увы! его смятенный ум Против ужасных потрясений Не устоял. Мятежный шум Невы и ветров раздавался В его ушах. Ужасных дум Безмолвно полон, он скитался.

Из прежнего маленького, никчемного человека он вдруг превращается в некое странное существо:

Он оглушен Был шумом внутренней тревоги. И так он свой несчастный век Влачил, ни зверь ни человек, Ни то ни сё, ни житель света, Ни призрак мертвый...

Именно в таком странном состоянии безумия с Евгением происходит центральный эпизод всей поэмы: столкновение его с Медным всадником, потому что вдруг, через год, в таком странном состоянии безумия блуждая неподалеку от Петровской площади, он обнаруживает, или ему так кажется в этом полутемном сознании, в качестве источника и причины всей не случившейся его жизни именно Петра, явленного фигурой Медного всадника. В итоге в его сознании вырастает бунт:

Он мрачен стал Пред горделивым истуканом И, зубы стиснув, пальцы сжав, Как обуянный силой черной, «Добро, строитель чудотворный! — Шепнул он, злобно задрожав, — Ужо тебе!..» И вдруг стремглав Бежать пустился. Показалось Ему, что грозного царя, Мгновенно гневом возгоря, Лицо тихонько обращалось... И он по площади пустой Бежит и слышит за собой — Как будто грома грохотанье — Тяжело-звонкое скаканье По потрясенной мостовой. И, озарен луною бледной, Простерши руку в вышине, За ним несется Всадник Медный На звонко-скачущем коне…

Возникает фантастическая ситуация. И связана она не только с этим мотивом вдруг ожившего всадника, а с тем, что этот всадник испугался лепета нашего Евгения: кумир на бронзовом коне, который величаво красовался над бурными водами Невы никак не задетый всем этим наводнением, был вынужден оставить свой пьедестал и отправиться вслед за бунтовщиком. Это будет мгновение, все успокоится, сам Евгений испугается того, что с ним произошло:

И с той поры, когда случалось Идти той площадью ему, В его лице изображалось Смятенье. К сердцу своему Он прижимал поспешно руку, Как бы его смиряя муку, Картуз изношенный сымал, Смущенных глаз не подымал И шел сторонкой.

Конечно, Евгений бунтует против Петра, против Петербурга, против истории, которая привела его к такому сегодняшнему состоянию. Речь тут идет уже не только о маленьком человеке Евгении и медном всаднике Петре. Речь идет о столкновении человечности этого маленького человека и бесчеловечности государственной машины, олицетворением которой становится Медный всадник.

Финал будет странный. Конечно, герой наш умрет и будет похоронен на неком острове:

Остров малый На взморье виден. Иногда Причалит с неводом туда Рыбак на ловле запоздалый И бедный ужин свой варит, Или чиновник посетит, Гуляя в лодке в воскресенье, Пустынный остров. Не взросло Там ни былинки. Наводненье Туда, играя, занесло

Домишко ветхой. Над водою Остался он как черный куст. Его прошедшею весною Свезли на барке. Был он пуст И весь разрушен. У порога Нашли безумца моего, И тут же хладный труп его Похоронили ради бога.

Мы повернули почти к началу поэмы – «на берегу пустынных волн». Как будто никакого Петербурга не было, а остался этот пустынный остров и труп Евгения, вероятно, все-таки нашедшего домик своей Параши, хоть так приблизившегося к ней, хоть так осуществившего свою мечту. Это соединение символического, возвышенного, одического в этой поэме с одной стороны, с другой, того, что принято называть петербургской повестью, привело к удивительным открытиям. С одной стороны, в этой петербургской повести зазвучат фантастические мотивы, мотив невозможности существования человека в Петербурге: Петербург задавит его даже с простыми, повседневными мечтами и идиллиями. Этот город не создан для человека. Понятно, что это не город Евгения Онегина, это совсем другой город – город маленького человека.

«Пушкин и Гоголь»

Сам жанр, открытый Пушкиным, жанр петербургской повести, оказался с очень значительной последующей судьбой. Именно в таком виде, каком сформировалась эта повесть в «Медном всаднике» и «Пиковой даме», будут разворачивать изображения Петербурга последователи Пушкина: Н.В. Гоголь (рис. 3),

Рис. 3. Н.В. Гоголь (Источник)

Ф.М. Достоевский (рис. 4).

Рис. 4. Ф.М. Достоевский (Источник)

Персонажи их повестей – это не Евгений Онегин, а Евгений из «Медного всадника». Это маленькие люди, задавленные жизнью Петербурга. Но самым значительным и ближайшим продолжателем этой традиции выступит Н.В. Гоголь. И если не обращаться к конкретным повестям, которые принято называть петербургскими – «Шинель», «Нос», «Невский проспект», – то во всех этих повестям мы обнаружим, во-первых, фантастический сюжет. Так, в Петербурге нос может существовать отдельно от своего хозяина, причем сам образ Петербурга будет носить двойственный характер, если вспомнить хотя бы «Невский проспект» с его блестящим началом и драматическим финалом. Поэтому становится понятным, что блистательный образ Петербурга, который создаст Пушкин в первой главе «Евгения Онегина» будет завершением очень значительной традиции, связанной с предшествующим XVIII веком, где Петербург воспринимался как воплощение забот и труда императора Петра I (рис. 5)

Рис. 5. Император Петр I (Источник)

о своем создании. Пушкин также переломит эту традицию: в его творчестве Петербург приобретет совсем другой вид и характер: это будет город униженных и оскорбленных.

Источники

http://interneturok.ru/ru/school/literatura/10-klass/a-s-pushkin/tema-peterburga-v-tvorchestve-a-s-pushkina-evgeniy-onegin

http://www.youtube.com/watch?v=Y6OKnF6IjJg

http://interneturok.ru/ru/school/literatura/10-klass/a-s-pushkin/tema-peterburga-v-tvorchestve-a-s-pushkina-mednyy-vsadnik-pikovaya-dama

Файлы

Нет дополнительных материалов для этого занятия.